«Миф о Сизифе»
Со своим стремлением к научной точности и математической ясности, новая философия попыталась избавиться от мифических форм выражения. Однако не многие философские работы двадцатого века вызвали к себе столь же широкий интерес, как «Миф о Сизифе» (1942) Камю. В этой работе Камю использовал тему из античных преданий о богах и героях. Его особенно привлекал Сизиф — смертный, бросивший вызов судьбе. Сизиф не покорился авторитарным богам, и боги отплатили ему тем, что навечно приговорили его поднимать валун на вершину холма, откуда тот немедленно скатывался вниз. Бесконечное выполнение этой задачи не приносило ему, по всей видимости, ничего, но он не отступался от нее.
Мы не далеко ушли от Сизифа, доказывал Камю. «Миф о Сизифе» начинается такими словами: «Существует лишь одна поистине серьезная философская проблема, и это проблема самоубийства. Рассудив, стоит жить или не стоит, мы ответим на фундаментальный вопрос философии». Камю не думал, что для разрешения этой проблемы мы можем прибегнуть к помощи Бога или религиозной веры. Целью его поисков, сообщает Камю в предисловии к «Мифу», написанном в 1955 году, является жизнь «без опоры на вечные ценности». Он считал, что апелляция к Богу и религии более не заслуживает доверия, ибо в наше время «абсурд» вышел на передний план.
Абсурд настигает нас как чувство, которое, по словам Камю, может охватить человека «на любом перекрестке». Человек «чувствует себя чужим, посторонним» — даже самому себе. Это чувство возникает при столкновении мира с теми требованиями, которые мы предъявляем как существа разумные. Камю разъясняет, что абсурд возникает на пересечении «человеческой нужды и неразумного молчания мира». Мы спрашиваем о тысячах «почему?» и не получаем ответа. Мы ищем решений, но вместо этого пробуждаем абсурд, ибо мысль утверждает нечто не прежде, чем со всей очевидностью отрицает утвержденное. «Абсурд, — писал Камю, — зависит не только от мира, но и от человека». Таким образом, задавая вопрос о смысле жизни, мы сознаем, что требование ответа порождает ощущение абсурда. Однако жажда рациональных ответов не должна исчезнуть, несмотря даже на то, что она остается неутоленной. Ее присутствие делает нас людьми.
Если бы не существовало человеческого сознания, то не было бы и абсурда, утверждает Камю. Но оно существует, и поэтому смысл, который мы принимаем как данность, распадается даже прежде, чем познается. «Получается, что на сцене идет представление о крахе, — замечает Камю. — Подъем, трамвай, четыре часа в конторе или на фабрике, обед, трамвай, четыре часа на работе, сон и Понедельник Вторник Среда Четверг Пятница и Суббота — вечно в одном и том же ритме — и по этой дороге легче легкого следовать все время. Но однажды рождается «почему», и все окрашивается смесью усталости и изумления». Ощущение абсурда, продолжает Камю, не тождественно «понятию абсурда». Это ощущение возникает потому, что «абсурд по сути своей — это развод». Абсурд — результат столкновения и разделения человеческого сознания и мира.
Убежденный в неизбежности абсурда, Камю настаивал на том, что существование подразумевает «абсолютное отсутствие надежды». Он не видел ничего, что помогло бы ему подняться над абсурдом. Но смерть могла бы положить этому конец. Поэтому самоубийство превращается в альтернативу. И действительно, если существование пронизано столь мучительным абсурдом, то не правильно ли сказать, что абсурд приглашает нас умереть и даже повелевает самоубийство?
Камю отвечает решительным «нет». Не являясь разрешением проблемы, самоубийство — лишь последнее убежище. Фактически это непростительный экзистенциальный грех: «Человеку важно умереть непримиренным, — настаивал Камю, — и не по собственной воле». Самоубийство усиливает отрицание смысла, делая невозможным извлечение выгоды из признания того, что «абсурд имеет значение лишь постольку, поскольку его не признают». Абсурд никуда не исчезнет, если мы заявим, что отказываемся умирать. Наоборот, он останется. Но Камю полагал, что для победы над абсурдом мы должны оставить его в покое. Парадоксально, но он даже рекомендует придавать особое значение созерцанию абсурда, так как «жизнь станет гораздо лучше, если в ней не будет смысла».
Камю утверждал, что существует логика, имеющая смысл перед лицом абсурда. «Я хочу знать, — писал он, — могу ли я жить со своим знанием и только с ним... Я не знаю, есть ли у мира трансцендентальный смысл. Но я знаю, что мне неизвестен этот смысл и что он не станет известен мне в одночасье». Итак, надеяться на то, что в этой жизни можно выйти за пределы абсурда, равнозначно философскому самоубийству. Невозможно сохранить честность, поддавшись искушению этой надеждой. Но в то же время Камю понимал, что одного разума недостаточно, чтобы убедить нас в его правоте. Для того чтобы сделать те выводы, которых Камю ожидал от своей логики абсурда, потребна сила воли. Наряду с прочим нам придется решить, почему «в человеческом сердце столько упрямой надежды».
Сизиф — это герой абсурда. Он любит жизнь и ненавидит смерть. Он осужден за свои страсти, но его величие состоит в том, что он никогда не сдается и всегда честен. Он принимает рок лишь затем, чтобы бросить ему вызов. Тем самым он придает существованию смысл, тот смысл, который не способен опровергнуть абсурд, но отказывается ему поддаться. Сизиф — это творец, созидающий смысл в обстоятельствах, которые, по видимости, лишают человеческую жизнь всякого значения.
Камю хотел, чтобы мы все научились жить так, как живет Сизиф. Он пространно рассуждал о том, что в этом направлении нас может вести, например, художественное творчество, однако в принципе каждый индивидуум должен найти свой выход самостоятельно.
Важно обратить внимание на картину, которой завершается «Миф о Сизифе». Хотя было бы естественным сосредоточиться на Сизифе, толкающем свою скалу на вершину холма, Камю просит нас подумать о Сизифе, достигшем вершины. Ему известно, что валун скатится вниз — так и происходит. Но, направляясь вниз, чтобы закатить его обратно, Сизиф не отчаивается. Он превозмогает судьбу, презирая ее, и поэтому, заканчивает свою книгу Камю, «мы должны представлять себе Сизифа счастливым». Сизиф видит ясно; он прекратил надеяться на избавление. Но, расставшись с надеждой, он сотворил смысл — не только для себя, но своим примером и для других. Хотя существование никогда нас не удовлетворит, жизнь осмысленна, если наша решимость делает ее такой.